Ничейная земля

Кетиль Бьёрнстад — норвежский писатель и музыкант. Так получилось, что его книги до сих пор не переводились на русский язык. Издательство «КомпасГид» решило исправить эту ошибку, потому что за
Кетиль Бьёрнстадсвою жизнь Бьёрнстад написал столько романов, эссе, пьес и стихов, в том числе замечательных документальных романов-биографий о норвежской богеме конца XIX века, и получил уже столько наград и премий, что и сам не помнит.

В романе «Пианисты» музыка похожа на спорт, где важны техника, выносливость и амбиции, мир, где малейшая ошибка может стать фатальной. 15-летний пианист Аксель Виндинг полюбил музыку благодаря матери. Они проводили вечера вместе, слушая концерты классической музыки, пойманные на плохоньком радиоприёмнике. Их семья была небогата, но мать была готова пойти на всё, чтобы сын стал выдающимся пианистом. Внезапно она погибает, и Аксель бросает школу, чтобы все силы отдать подготовке к конкурсу молодых пианистов в Осло. А среди горстки отобранных для участия в конкурсе учеников оказывается и Аня Скууг — соседка, в которую он влюблён.

Приходит весна. Однажды днём я сижу в гостиной и пытаюсь одолеть сложную фугу Баха до-диез мажор из первого тома «Хорошо темперированного клавира». Неожиданно звонит телефон.

От страха я подпрыгиваю на стуле. В это время нам обычно никто не звонит. Ведь дома никого нет. Но телефон словно схватил меня и не отпускает. Я встаю из-за рояля и не спускаю глаз с чёрного аппарата. Он продолжает звонить. Может, это какой-нибудь торговец? Или полиция? Или кто-нибудь хочет сообщить, что на Мьёсу упала атомная бомба и мы все должны бежать в ближайшее бомбоубежище? А может, это Аня Скууг? Я хватаю трубку. Это отец.
— Ты дома? ― спрашивает он и смеётся безрадостным смехом.
— Я плохо себя чувствовал утром, ― говорю я.
— Уволь меня от этого, Аксель. Я разговаривал с ректором. Мне всё известно.

Он молчит. Это невыносимо. По коже головы бегут мурашки. Но я не боюсь отца. И он это знает. Поэтому и звонит. Потому что это он боится меня. У него никогда не хватало смелости смотреть маме в глаза, когда ему нужно было сказать ей что-нибудь важное. Катрине он боится ещё больше. Но и меня всё-таки тоже боится.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? ― спрашиваю я.
Я слышу, что он раздумывает. Потом решается:
— Это непростительно, Аксель! Столько времени, и ты не сказал мне ни слова! Я жду от тебя извинений.
— Прости, папа.
— Перестань. Ты уверен, что поступил правильно?
— Я был вынужден всё поставить на музыку. Это трудно объяснить. Но ты должен мне верить. Я приму участие в осеннем конкурсе. И у меня есть все шансы в нём победить.
— Значит, все эти недели, когда я думал, что ты зубришь французские слова, ты сидел дома и упражнялся?
— Прости меня.

Он снова начинает смеяться. Но уже иначе. Ух, проехали! Я тоже смеюсь. Неожиданно у меня поднимается тошнота. Такой уж отец. Он неспособен сердиться. Сердилась только мама.
— Странный ты мальчик, Аксель. Но я тебя уважаю. Несмотря ни на что, ты сделал смелый выбор. Отныне я хочу, чтобы ты позволил мне слушать, как ты упражняешься. Это будет что-то вроде концерта.
Мы болтаем несколько минут. По телефону говорить с отцом нетрудно. Нам с ним следует говорить только телефону.

Однако спросить у меня о Катрине, о её жизни отец не решается, так же как не решается спросить об этом у неё самой. Она для нас как будто чужая. Мы вместе обедаем, говорим об убийстве Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди, о том, какие фильмы стоит посмотреть, и о том, какие цветы стоит посадить у нас в саду. Но голос у неё звучит монотонно, а глаза блестят. Иногда она сердится так, как могла сердиться только мама. Тогда ни отец, ни я её не понимаем. Это нам становится ясно, когда она уходит, хлопнув дверью.

Наступает лето. Последнее лето без друзей, без любимой девушки. Я сотворил собственный мир, воздвиг стену, отгораживающую меня от всего. Лишь рояль и я. Ольшаник. Аня Скууг. В мире лжи ни отец, ни я ничего не говорим Катрине. Она считает, что я по-прежнему хожу в школу. И меня почему-то это устраивает. Мало ли что пришло бы ей в голову, если б она узнала, чем я занимаюсь на самом деле, так же как и мне бог знает что лезет в голову, когда я думаю о её жизни. Что скрывает эта Жёлтая Вилла? Ходит ли Катрине туда до сих пор? Я не верю, что она там пишет картины. Скорее всего, она там встречается с мужчиной. Она ведёт грешную и бурную жизнь. Позволяет этому мужчине проделывать с её телом то, о чём не принято говорить. Ну а Аня Скууг? ― думаю я сердито. Может, и Аня Скууг, когда она торопливо проходит по дороге мимо меня, тоже направляется в какую-нибудь жёлтую виллу в богатом районе, чтобы отдаться там мужчине? От этой мысли мне делается нехорошо. Я иду в кино на французский фильм. Героиню обуревает желание. Я вижу, как они с героем ласкают друг друга, как приближается высшая точка.
В это трудно поверить. Меня охватывает тревога. Сидя в ольшанике, я смотрю на реку, и меня одолевают вопросы, на которые у меня нет ответа. Может, Катрине права, думаю я. Она выбрала жизнь, пока не поздно. Я слышал, что один парень из моего класса болен раком крови и лежит при смерти. Ему шестнадцать. Каждый день до полудня я упражняюсь на рояле и каждую среду хожу к моему учителю Сюннестведту, чтобы услышать, что я очень сильно продвинулся. Сюннестведт живёт в маленькой грязной квартирке на Соргенфригата. Там повсюду пыль и грязные пятна. А ещё жир от рыбы, маринада и бесконечных рождественских вечеров, проведённых в обществе сестры. Неужели там никогда никто не убирает? Покрытые слоновой костью клавиши на его старом «Блютнере» липкие и чёрные от грязных пальцев учеников. Сюннестведт ― добрый приветливый неудачник, который никогда не осмелился выступить на сцене и по глупости думает, будто я продолжаю учиться в школе. Средний преподаватель музыки, катастрофически неудачный пианист, что он и демонстрирует всякий раз, когда показывает технику. Я опередил его уже на несколько световых лет. Он пытается направлять меня. Неуклюжие интерпретации и толкования. Сентиментальный голос. Человек, у которого на рояле стоит слишком много собственных фотографий, который вряд ли может чему-нибудь научить, у которого шелушится кожа, пересыхает слизистая в носу и дурно пахнет изо рта, но который при всем при том, как ни странно, стимулирующе на меня действует. Он верит в меня, позволяет мне стремиться соответствовать самым высоким требованиям, ставить перед собой труднейшие цели ― например, ещё до двадцати лет сыграть Концерт си-бемоль мажор Брамса с Филармоническим оркестром.