
Вещь или не вещь
Летом перед первым классом я каждый день ходила к логопеду избавляться от увулярной «р»: во французскую школу без этого не брали. Мне запомнилось, что этот логопед принимал на Красной площади и добирались мы туда на дачной электричке, причём в этой электричке все шепелявили, потому что тоже ехали к логопеду на Красную площадь. Когда дачный сезон завершился, логопед с Красной площади стала приезжать к нам на дом верхом на
В конце августа я держала экзамен в первый класс. Меня там спрашивали, что тяжелее: килограмм ваты или килограмм кирпича? И какой первый месяц следующего времени года? Подозреваю, что на таких экзаменах до сих пор задают подобные вопросы. Про увулярную «р» там не спрашивали, зато учительница французского языка потом долго со мной возилась, чтобы поставить её обратно, потому что во французском языке «р» именно такая.
Со временем я поняла, как справляться с лишними вещами. Если тебя, допустим, привели в рейтузах, а всех нормальных девочек — в колготках, рейтузы надо было незаметно снять по дороге в школу, спрятать в портфель, а на обратном пути быстро напялить в лифте, будто ты с этими рейтузами весь день не расставалась.
Мои мама с папой тем временем осваивались с ролью родителей первоклассницы. На первом собрании им велели купить шариковую ручку, не простую, а венгерскую, и добыть перфокарты, не абы какие, а голубые, или хотя бы розовые. Экипировка школьника была полна условностей, которые непосвящённому объяснить невозможно. Ленты ранца, белые банты и поля тетрадок в глянцевых обложках должны были быть определённой ширины. Для уроков труда подходил только конструктор «Школьник» в коробке тёмно-жёлтого цвета, комплектация которого не менялась десятилетиями. Импортная канцелярская принадлежность была музейной редкостью.
В последней четверти первого класса моя двоюродная бабушка съездила на экскурсию в Венгрию и привезла нам с сестрой в подарок ластики. Сестре достался каплевидный фосфорный с ведьмочкой на метле — он светился в темноте. А мне — розовый параллелепипед с округлёнными краями, белой ромбоидной сердцевинкой и запахом малины. На его белой глянцевой обёртке изображена была девушка с длинными распущенными волосами. Мальчик, с которым я дружила, попросил дать ему эту обёртку. Я медленно, миллиметр за миллиметром, стянула глянцевую девушку с ластика. Одноклассники, ревниво наблюдавшие за этой сценой, убеждали меня не совершать роковой ошибки. По их мнению, обёртка тоже была полноценной вещью, поэтому выходило, что я не отдаю невещь-что, а расстаюсь с сокровещью.
А что можно считать вещью сегодня? Каждый раз задаюсь этим вопросом, когда перебираю игрушки старшего на предмет их интереса для среднего или игрушки среднего — для младшей. В нашем детстве, например, конструкторы были универсальны. Из однотипных многофункциональных деталей можно было соорудить любую задумку: от подводной лодки до космического корабля. Сейчас конструкторы собираются строго по инструкции, и все они узко специализированы: набор для построения монстра определённой модели или для сооружения группы котов с мобильными телефонами. Каждая деталь этого ансамбля невосполнима. Потеряв антенну мобильного телефона второго кота слева, обрекаешь на неполноту и забвение целую группу котов. По замыслу, каждый такой набор, несмотря на свою массивность, одноразовый. Цена одного конструктора — примерно полчаса моего рабочего времени. А я трачу бесконечное время на то, чтобы поддержать комплектность конструкторов, но иначе поступить не могу — ведь в моём собственном детстве ластик и обёртка от ластика были двумя разными полноценными вещами.